Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salems Lot]

— Спасибо, Майк, — сказал Кэллахен и взглянул на небо. — Сегодня будет тяжело.

— Я думаю… Как долго?

— Десять минут, не больше. Не собираюсь мучить родителей. Им еще предстоит многое.

— О’кей. — Майк отправился вглубь кладбища, собираясь перескочить через стену и позавтракать своими запасами в лесу. Он знал по опыту, что последняя фигура, которую опечаленные друзья и родственники стремятся видеть на похоронах, — это гробокопатель в перепачканных землей брюках.

Возле стены он задержался осмотреть упавшее надгробье. И внутри у Майка снова похолодело, когда он, перевернув камень, вытер грязь и прочел надпись:

«ГУБЕРТ БАРКЛЕЙ МАРСТЕН

6 октября 1889 — 12 августа 1939

Ангел смерти, держащий бронзовый светильник

у золотых дверей,

унес тебя в темные воды».

А ниже, почти стертое тридцатью шестью зимами:

«Дай, Боже, ему успокоиться».

По-прежнему обеспокоенный сам не зная чем, Марк отправился в лес посидеть у ручья и поесть.

Гроб медленно опустили в могилу. Марджори Глик в черном пальто и черной шляпе с вуалью, сквозь которую едва просвечивалось ее лицо, дрожала в поддерживающем объятии отцовской руки. Она вцепилась в свою черную сумочку так, как будто от этого зависела ее жизнь. Тони Глик с отсутствующим лицом стоял в стороне. Несколько раз во время церковной службы он оглядывался, словно не до конца веря в окружающее. Он выглядел как человек, который ходит во сне.

«Церковь не может развеять этот сон», — подумал Кэллахен.

Он брызнул святой водой на гроб и могилу, освящая их навеки.

— Помолимся, — сказал он ровно и мелодично, как говорил всегда, при свете или в темноте, пьяный или трезвый. Прихожане склонили головы.

«Господи Боже, милостью твоей жившие в вере находят вечный покой. Благослови эту могилу и пришли своих ангелов стеречь ее. Мы похороним тело Даниэля Глика, прими его душу к себе и позволь ему возрадоваться с твоими святыми навеки. Через Христа просим об этом Господа нашего. Аминь».

— Аминь, — пробормотали прихожане, и ветер унес это слово прочь. Тони Глик осматривался кругом безумными глазами. Жена его прижала платок к губам.

«С верой в Иисуса Христа мы благоговейно предаем земле тело этого ребенка в его земном воплощении. Помолимся с верой Господу, дарователю жизни, чтобы он воскресил это смертное тело к жизни вечной в обители святых».

Кэллахен перевернул страницу. Женщины в третьем ряду, стоявшие у могилы огромной подковой, стали громко всхлипывать. Где-то позади в лесу чирикнула птица.

«Помолимся за брата нашего Даниэля Глика Господу нашему Иисусу Христу, сказавшему: „Я — воскресение и жизнь. Верующий в меня будет жить, любой, кто верует в меня, никогда не претерпит смерти вечной“. Господи, ты оплакивал смерть Лазаря, друга твоего; утешь же нас в горести нашей. Молим о том, веруя».

— Господи, услышь нашу молитву, — отозвались верующие.

«Ты поднял смерть до жизни; даруй брату нашему Даниэлю жизнь вечную. Молим о том, веруя».

— Господи, услышь нашу молитву, — раздалось в ответ. В глазах Тони Глика что-то появилось, — может быть, откровение.

«Брат наш Даниэль омыт чисто во крещении, даруй ему заступничество всех твоих святых. Молим о том, веруя».

— Господи, услышь нашу молитву.

«Он вкусил от плоти и крови твоей; даруй ему место у стола в небесном царствии твоем. Молим о том, веруя».

— Господи, услышь нашу молитву.

Марджори Глик стала со стонами качаться взад-вперед.

«Утешь нас в горести нашей о кончине брата нашего; да будет вера нашим утешением, а вечная жизнь — нашей надеждой. Молим о том, веруя».

— Господи, услышь нашу молитву.

Он закрыл свой требник:

— Помолимся, как Господь научил нас.

«Отче наш…»

— Нет! — вскрикнул Тони Глик, бросаясь вперед, — вы не бросите грязь на моего мальчика!

К нему протянулись руки, но опоздали. Он свалился в могилу и с жутким тяжелым стуком упал на гроб.

— Выходи оттуда, Дэнни, — кричал он.

— Ну и ну! — проговорила Мэйбл Вертс, сжимая черный платок. Глаза ее вежливо блестели, она откладывала все в памяти, как белки откладывают на зиму орехи.

— Дэнни, черт побери, прекрати валять дурака!

Отец Кэллахен кивнул двоим из прихода, но понадобилось вмешательство еще троих мужчин, в том числе Перкинса Джиллеспи и Нолли Гарднера, чтобы вытащить из могилы кричащего, пинающегося, воющего Глика.

— Дэнни, прекрати! Ты напугал мать! Я тебя высеку! Пустите! Пустите меня… где мой мальчик… пустите, суки… аххх, Бог…

«Отче наш сущий на небесах…» — снова начал Кэллахен, и другие голоса присоединились к нему, подбрасывая слова к безразличному куполу неба.

«…да святится имя Твое. Да придет царствие Твое, да будет воля Твоя…»

— Дэнни, иди сюда, слышишь? Ты слышишь меня?!

«…как на небесах, так и на земле. Хлеб наш насущный…»

— Дэнни-и-и-и!..

«И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…»

— Он не умер, он не умер, пустите меня, вы…

«…и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Христос и Господь наш, аминь».

— Он не умер, — всхлипывал Глик. — Не может быть. Ему двенадцать всего… — он, мокрый от слез, вырвался из державших его рук и упал на колени у ног Кэллахена. — Умоляю, верните мне моего мальчика! Не дурачьте меня больше!..

Кэллахен мягко взял его голову обеими руками.

— Помолимся, — сказал он, чувствуя всхлипывания Глика.

«Боже, утешь этого человека и его жену в горести их. Очисти ребенка в водах крещения и дай ему жизнь новую. Да присоединимся мы однажды к нему и разделим навеки небесные радости. Молим об этом именем Иисуса, аминь».

Он поднял голову и увидел, что Марджори Глик упала в обморок.

Когда все ушли, Майк Райсон вернулся и устроился на краю еще не засыпанной могилы доесть последний бутерброд и дождаться Рояла Сноу.

Время подходило к пяти часам. Тени удлинились, на западе солнце уже скользило по верхушкам дубов. Этот скот Роял обещал вернуться не позднее четверти пятого, и где же он теперь?

Бутерброд был его любимый, с сыром. Нелюбимых у него не бывало — это одно из преимуществ холостяцкой жизни. Покончив с бутербродом, он отряхнул руки, сбрасывая крошки в могилу.

Кто-то за ним следил.

Он ощутил это вдруг и наверное. Он осмотрел кладбище расширенными глазами.

— Роял! Это ты, Роял?

Никакого ответа. Ветер вздыхал в деревьях, заставляя их таинственно шелестеть. В колышущейся тени ильмов у стены виднелось надгробье Губерта Марстена — и Майку вдруг вспомнилась собака Вина, висящая на железных воротах.